Оглавление

От издательства

От автора

Асина память. Рассказы

У печки

Случай

На реках Вавилонских

Злая невеста

Верная Василиса

Асина память

Лесник и нос

Отпевание в заречном

Катин сон. Святочный рассказ

Бабка-Живулька. Сказка

Тёплая

Соборование. Короткая повесть

В праздник

Епархиальное собрание

Соборование

Встречи-проводы. Приходские записки

В Петрово

На дому

Нищий

Алоэ

Сглаз

Мотылек

Похоронили

Одинокая

Тяжкие проводы

Начало мая

Сирота

Пенек и Алеша

При смерти

Смерть церковницы

Про старушку с носом

Пожар

«Святое письмо»

Ограбили

Одинокие проводы

Сенька

Две бабушки

Перепрыгнул

Холодильник

Ботинки

Как просыпается весна

Отпевание фермера

Совпадение

Умирающая

Старушка Маша

Визит к колдунье

Вечером

Картошка

Деревья

Конец лета

У окна

Про бабку Дусю

Дом у красной горки

Проходимец

Опять пожар

Об авторе

От издательства

Открыть книгу, недоверчивым взглядом пробежать по строчкам: «Еще один сельский священник». Но скептическая улыбка быстро слетает. Нас, людей, хлебом не корми, дай послушать истории о других людях. Хороший рассказчик в любую эпоху — на вес золота. И вот ты попал. Пока не дочитаешь до конца — не остановишься. Рассказ-то короткий. И еще один. И еще... Непривычный для жителей мегаполиса неспешный ритм. Как будто вместо привычной сладкой газировки хлебнул родниковой воды, вместо соцсетей открыл позабытую, любимую с детства сказку, будто хотел перекусить в кафе, а попал в гости к хорошему знакомому и засиделся за чаем затемно.

За поводом для истории хорошему рассказчику далеко ходить не надо. Вот, например, чайник — Асина память. Между обычным пузатым эмалированным чайником с ярким цветком и маленькой девочкой, которая спит на кладбище под легким крестом, протягивается ниточка памяти, ниточка слов.

Когда в доме горе, в России зовут священника, так принято, даже если покойный от Церкви был далек. А что думает священник, приходя в дома людей, которых он никогда не видел в храме? Что он чувствует, подводя итог жизни человека, которого не знал, и проходя по краю жизни тех, кто остается? «...Β одном из приходов нашей епархии... случилось быть

покойнику», — начинает рассказ батюшка. В этой, конкретной истории о мертвом человеке нет ни слова, он — лишь повод к панихиде. Но такая пронзительная грусть в рассказе, такой простор распахивается за простыми словами псалма, что хочется вернуться к началу текста и понять, как совершается это чудо. Из села пришли двое певчих: помоложе — Анастасия, постарше — Клеопатра, уборщица. Вот открыли пустой храм, растопили печку, поставили скамью под гроб. К назначенному времени прибыл автобус, в храм внесли усопшего, неспешно своим чередом потекло отпевание, рядовое, ничем не примечательное. Но чем-то запал в душу священника тот хмурый февральский день, раз смог он рассказать о нем так, что за будничным событием вдруг распахивается иконная перспектива. А читатель все пытается поймать момент, строчку, где вдруг происходит чудо, но каждый раз оно ускользает, остаются только дивные слова древнего псалма: «На реках Вавилонских». Там, где автор ставит точку, читатель поднимает глаза от книги и вспоминает что-то свое, забытое, щемящее до боли.

Россия у каждого своя, но ощущение печали, привычной тоскливой боли, перемешенной с ожиданием и надеждой, знакомо каждому. Чтобы вспомнить его, достаточно в ненастный день долго смотреть из окна поезда или автобуса на пролетающий мимо пейзаж, на эту маленькую станцию, где хочется остаться навсегда, когда проезжаешь мимо, и откуда навсегда хочется уехать тем, кому суждено там жить. Связующее звено между теми и другими — неторопливый рассказ сельского священника, просто и честно он говорит о самом главном, о том, что есть в каждом из нас.

От автора

Книга, получившая название «Асина память», сложилась из наблюдений, непосредственных впечатлений и литературных записей. Большинство историй не что иное, как сельская церковно-приходская повседневность: жизнь священника на приходе, среди людей и с людьми в непростую, переменчивую и по-своему неповторимую эпоху рубежа веков и тысячелетий.

Я бы хотел посвятить эту книгу людям, живым и усопшим, с которыми свел меня Промысл Божий за эти сравнительно недолгие (но субъективно для меня протяженные и насыщенные) годы служения в сельских приходах Ярославской епархии. Ни от кого из них, бывших причиной страдания или радости, я бы не хотел отказаться. Все они — часть моей души.

Протоиерей Александр Шантаев

Асина память. Рассказы

У печки

Григорий, человек лет около пятидесяти, с красным обветренным лицом в пятнах веснушек, которыми также были густо покрыты и его плечи, и кисти рук, выглядывавших из потертых рукавов синей, когда-то спортивной кофты, подбросил небольшое еловое поленце в топку печи:

— Чуешь, как тянет? Аж гудит!

Да, я отлично слышал воющий гул где-то в высоком нутре печной конструкции. Неделю назад, в конце ноября, меня рукоположили во священники в кафедральном соборе, а вчера наконец выделили отдельное помещение. До этого я прожил несколько дней в узкой комнатке без окон рядом с кабинетом настоятеля, служившей прежде рабочим местом учетчицы и складом разных ненужных вещей, где имелся диван и плоский обогреватель.

В первые дни я еще не мог толком осознать, как чувствует себя мое тело, тепло ли ему и мягко ли спится? Мне хватало радостного и вместе с тем ужасавшего меня осознания новости, что я теперь — священник, для того, чтобы между службами перекусить в соборной трапезной, выпить чаю после всенощной и прочитать нужное число канонов и молитв перед сном. Потом у кого-то из епархиального начальства созрело решение перевести меня из служебных помещений в отдельный домик, располагавшийся прямо за стенами церковной территории. В нем давно никто не жил, последняя владелица перед смертью завещала его собору. Не знаю, живал ли там кто-нибудь за последние несколько лет после смерти старушки.

Староста Степанида, женщина с длинным лошадиным лицом, толстыми линзами в роговых очках и гулким носовым голосом, изрекла, что помещение убирали и проветривали на Пасху и если поправить печку, то жить пока вполне можно. Она сказала «пока», подразумевая, что молодые священники надолго здесь не задерживаются и после трех-четырех недель практики, так называемого «сорокоуста», их ожидает приход, где бабушки станут ублажать их пирожками и вареньем и где можно будет обустроиться по собственному вкусу.

— Печника я сейчас подошлю... — протянула она в дверях.

Вскоре подошел мужик в лыжной шапочке с приставшим к ней дровяным мусором, из-под которой выбивались непослушные соломенного цвета вихры. Видимо, он только что колол дрова, и от него еще пахло еловой смолой и холодом.

— Григорий! — представился мужик и протянул руку лодочкой. Запястье и тыльную часть руки украшали размытые татуировки — какой-то круг, вроде корабельного штурвала, буквы и цифры. — Степанида, староста, прислала глянуть на печку. Что с ней?

Я, словно человек, случайно оказавшийся у постели больного, к которому вызвали доктора, пожал плечами:

— Сам не знаю. Только затопишь, весь дым в дом идет.

— Ладно, поглядим...

Григорий споро разыскал в сенях обломки посылочных ящиков, несколько старых газет и, побросав их в топку, поджег. Едкий и сырой дым сразу же густо повалил в комнату. Печника это, похоже, даже обрадовало. Григорий стал выдвигать вьюшки и заслонки, вываливая на пол кучки сажи, вытаскивать колосники. Он даже лег на пол и просунул голову в черную пасть топки. Некоторые люди нисколько не боятся перепачкаться, не считая сажу или мазут грязью. Пошебуршав палкой в печных внутренностях, Григорий уселся у печки на корточки, вытащил надорванную пачку «Примы» и закурил.

— Кирпич... — печник выпустил дым, держа большим и указательным пальцами сигарету, а прочие оттопырив в сторону. — Дымоход забился, работы много... Он поглядел на меня, что-то прикидывая. — Надо ломать кладку, долбить колено, чистить, а потом заделывать. Ну, ладно...

Григорий принялся носить с соборной территории ведра с глиной и инструменты — молоток, мастерок, несколько бывалошних, но целых кирпичей. Скоро он забарабанил в печную стенку, посыпались пласты штукатурки, куски кирпича и сильно, едко потянуло холодным запахом старой гари. Лишенный прежнего угла в кладовке, я сидел в своем новом жилище в спаленке, держал в руках книжку и старался убедить себя, что учу службу.

— Слушай, отец, — раздался из-за фанерной перегородки голос Григория, — дал бы ты мне на вино, а я такую тягу тебе сработаю — не нарадуешься!