Ма́льчик о́сенью хоте́л разори́ть приле́пленное под кры́шей гнездо́ ла́сточки, в кото́ром хозя́ев уже́ не́ было: почу́яв приближе́ние холодо́в, они́ улете́ли.
— Не разоря́й гнезда́, — сказа́л ма́льчику оте́ц, — весно́й ла́сточка опя́ть прилети́т, и ей бу́дет прия́тно найти́ свой пре́жний до́мик.
Ма́льчик послу́шался отца́.
Прошла́ зима́, и в конце́ апреля́ па́ра острокры́лых, краси́веньких пти́чек, весёлых, щебе́чущих, прилете́ла и ста́ла носи́ться вокру́г ста́рого гнёздышка. Рабо́та закипе́ла; ла́сточки таска́ли в но́сиках гли́ну и ил из бли́жнего ручья́, и ско́ро гнёздышко, немно́го попо́ртившееся за́ зиму, бы́ло отде́лано за́ново. Пото́м ла́сточки ста́ли таска́ть в гнездо́ то пух, то пёрышки, то стебелёк мо́ха.
Прошло́ ещё не́сколько дней, и ма́льчик заме́тил, что уже́ то́лько одна́ ла́сточка вылета́ет из гнезда́, а друга́я остаётся в нём постоя́нно.
«Ви́дно, наноси́ла яи́чек и сиди́т тепе́рь на них», — поду́мал ма́льчик.
В са́мом де́ле, неде́ли че́рез три из гнезда́ ста́ли выгля́дывать кро́шечные голо́вки. Как рад был тепе́рь ма́льчик, что не разори́л гнёздышка!
Си́дя на крыле́чке, он по це́лым часа́м смотре́л, как забо́тливые пти́чки носи́лись по во́здуху и лови́ли мух, комаро́в и мо́шек. Как бы́стро снова́ли они́ взад и вперёд, как неутоми́мо добыва́ли пи́щу свои́м де́ткам!
Одна́жды Со́лнце и серди́тый се́верный Ве́тер зате́яли спор о том, кто из них сильне́е. До́лго спо́рили они́ и наконе́ц реши́лись поме́риться си́лами над путеше́ственником, кото́рый в э́то са́мое вре́мя е́хал верхо́м по большо́й доро́ге.
— Посмотри́, — сказал́ Ве́тер, — как я налечу́ на него́: ми́гом сорву́ с него́ плащ.
Сказа́л и на́чал дуть что бы́ло мо́чи.
Но чем бо́лее стара́лся Ве́тер, тем кре́пче заку́тывался путеше́ственник в свой плащ: он ворча́л на непого́ду, но е́хал всё д́альше и да́льше. Ве́тер серди́лся, свирепе́л, осыпа́л бе́дного пу́тника дождём и снего́м. Проклина́я Ве́тер, путеше́ственник наде́л свой плащ в рукава́ и подвяза́лся по́ясом. Тут уж Ве́тер и сам убедил́ся, что ему́ плаща́ не сдёрнуть.
Со́лнце, ви́дя бесси́лие своего́ сопе́рника, улыбну́лось, вы́глянуло из-за облако́в, обогр́ело, осуши́ло зе́млю, а вме́сте с тем и бе́дного полузамёрзшего путеше́ственника. Почу́вствовав теплоту́ со́лнечных луче́й, он приободри́лся, благослови́л Со́лнце, сам снял свой плащ, сверну́л его́ и привяза́л к седлу́.
— Ви́дишь ли, — сказа́ло тогда́ кро́ткое Со́лнце серди́тому Ве́тру, — ла́ской и доброто́й мо́жно сде́лать гора́здо бо́лее, чем гне́вом.
Ма́льчик пойма́л на огоро́де бе́ленькую ба́бочку и принёс к отцу́.
— Это превре́дная ба́бочка, — сказа́л оте́ц, — е́сли их разведётся мно́го, то пропадёт на́ша капу́ста.
— Неуже́ли э́та ба́бочка така́я жа́дная? — спра́шивает ма́льчик.
— Не са́мая ба́бочка, а её гу́сеница, — отвеча́л оте́ц. — Б́абочка э́та нанесёт кро́хотных яи́чек, и из яи́чек вы́ползут червячки́: и́х-то и зову́т гу́сеницами. Гу́сеница о́чень обжо́рлива: она́ то́лько и де́лает, что ест да растёт. Когда́ она́ вы́растет, то сде́лается ку́колкой. Ку́колка не ест, не пьёт, лежи́т без движе́ния, а пото́м вы́летит из неё ба́бочка, така́я же, как вот э́та. Так превраща́ется вся́кая ба́бочка: из яи́чка в гу́сеницу, из гу́сеницы в ку́колку, из ку́колки в ба́бочку, а ба́бочка нанесёт яи́чек и замрёт где́-нибудь на листе́.
Когда́ в со́лнечное у́тро, ле́том, пойдёшь в лес, то на поля́х, в траве́, видны́ алма́зы. Все алма́зы э́ти блестя́т и перелива́ются на со́лнце ра́зными цвета́ми — и жёлтым, и кра́сным, и си́ним. Когда́ подойдёшь бли́же и разгляди́шь, что э́то тако́е, то уви́дишь, что э́то ка́пли росы́ собрали́сь в треуго́льных листа́х травы́ и блестя́т на со́лнце.
Листо́к э́той травы́ внутри́ мохна́т и пуш́ист, как ба́рхат. И ка́пли ката́ются по листку́ и не мо́чат его́.
Когда́ неосторо́жно сорвёшь листо́к с роси́нкой, то ка́пелька ска́тится, как ша́рик све́тлый, и не уви́дишь, как проскользнёт ми́мо сте́бля. Быва́ло, сорвёшь таку́ю ча́шечку, потихо́ньку поднесёшь ко рту и вы́пьешь роси́нку, и роси́нка э́та вкусне́е вся́кого напи́тка ка́жется.
Ле́беди ста́дом лете́ли из холо́дной стороны́ в тёплые зе́мли. Они́ лете́ли че́рез мо́ре. Они́ лете́ли день и ночь, и друго́й день и другу́ю ночь они́ лете́ли, не отдыха́я, над водо́ю. На не́бе был по́лный ме́сяц, и ле́беди далеко́ внизу́ под собо́й ви́дели сине́ющую во́ду. Все ле́беди умори́лись, маха́я кры́льями; но они́ не остана́вливались и лете́ли да́льше. Впереди́ лете́ли ста́рые, си́льные ле́беди, сза́ди лете́ли те, кото́рые бы́ли моло́же и слабе́е. Оди́н молодо́й ле́бедь лете́л позади́ всех. Си́лы его́ ослабе́ли. Он взмахну́л кры́льями и не мог лете́ть да́льше. Тогда́ он, распусти́в кры́лья, пошёл вниз. Он бли́же и бли́же спуска́лся к воде́; а това́рищи его́ да́льше и да́льше беле́лись в ме́сячном све́те. Ле́бедь опусти́лся на воду и сложи́л кры́лья. Мо́ре всколыхну́лось под ним и покача́ло его. Ста́до ле́бедей чуть виднел́ось бе́лой черто́й на све́тлом не́бе. И чуть слы́шно бы́ло в тишине́, как звене́ли их кры́лья. Когда́ они́ совсе́м скры́лись из ви́да, ле́бедь загну́л наза́д ше́ю и закры́л глаза́. Он не шевели́лся, и то́лько мо́ре, поднима́ясь и опуска́ясь широко́й полосо́й, поднима́ло и опуска́ло его́. Перед зарей лёгкий ветеро́к стал колыха́ть мо́ре. И вода́ плеска́ла в бе́лую грудь ле́бедя. Ле́бедь откры́л глаза́. На восто́ке красне́ла заря́, и ме́сяц и звёзды ста́ли бледне́е. Ле́бедь вздохну́л, вы́тянул ше́ю и взмахну́л кры́льями, приподня́лся и полете́л, цепля́я кры́льями по воде́. Он поднима́лся вы́ше и вы́ше и полете́л оди́н над та́йными всколыха́вшимися волна́ми.