Это — фантазия. Любые совпадения случайны
Каждое лето мы с Анжеликой играли, как это называется у психотерапевтов и сексологов, в доктора. Началось это в 1981-м году. Мы лежали, отдыхая, на бугорке — так называли его хозяева. Ели абрикосы, и вообще все было здорово — вот сейчас бы так! Как-то сам собой разговор зашел вроде бы о сексе, да что там, о каком сексе; просто мне захотелось посмотреть, что там у Анжелы под платьем. У нее были потрясающие ноги — это в девять-то лет.
Девочка заинтересовалась: а как выглядит член? Он тут же, знаете ли, взбух. Я предложил ей расстегнуть ширинку моих шортиков и самой полюбоваться. Однако Анжелика не осмелилась. Тогда я предложил компромисс: она задирает подол сарафана, спускает трусики до колен, а я, расстегнув ширинку, вынимаю своего петушка. Коли тебе тут неудобно, рассудил я, спустимся в сад.
Мы спустились. Деревья здесь, казалось, были выше, чем наверху.
— Даваай, — сказал я.
Анжелика вздохнула и приподняла платье.
— А трусы? — грозно спросил я.
Вздохнув еще раз, девочка приспустила трусики.
Что я увидел! До чего ж это была сладкая писька! Какие маленькие, нежные, сладкие губочки! Уже тогда мне захотелось их поцеловать, но я до конца не распознал ситуации.
Анжелика натянула белые порточки обратно.
— Теперь ты!
Я спустил шорты до колен. Член стоял колом. Снял трусы. Анжелика полюбовалась, на том в тот день все и закончилось.
Надо сказать, что я был несколько переразвитым мальчонкой. Член у меня начил волосатиться — вы не поверите! — в пять лет, начали отрастать весьма длинные волосы, и к девяти годам (с Анжеликой мы были одногодки) был уже изрядно волосат, что Анжелику весьма интересовало. Дня три мы занимались своими детскими играми, купались, помогали хозяевам и матерям готовить ужин; в частности, нареза́ли помидоры, а вечером гуляли в саду… Вот первый облом: оказалось, женщина доступна не всегда. Чего она стыдилась-то? Ведь письку ее голую я уже видел.
Когда я захотел увидеть во второй раз — вот на тебе, измена.
Я, конечно, тогда не знал, что — как бы это помягче, блядь, сказать — баба потаскуха по натуре. Это врожденное. Об этом говорит мой личный опыт — опыт, в том числе и почерпнутый из общения с малолетними девочками. Завидую Кэрроллу. Тогда было можно.
Впрочем, и в восьмидесятые было еще можно. Истерик по этому поводу, по крайней мере, не было. Бровеносец что-то шамкал по телевизору, и никому не было до этого дела. А мы с Анжей продолжали изучать тела друг друга, хоть на второй раз она и стала валять дурочку.
Наконец она снова показала мне письку. Это было чудесно и волшебно.
На юге ночи темные, не то, что в Ленинграде.
Как-то мы вышли погулять.
— А я без трусов, — неожиданно сказала девочка.
Я посмотрел на нее. Тот же красно-оранжевый сарафан с желтой оторочкой, волосы, ласково щекочущие шею, серые босоножки… Очень красивая девочка. Не скажу, что был в нее влюблен, просто рассматривал как некоторый эталон совершенства. Конопушки, кругловатое лицо. Вроде бы не идеал. Однако в течение долгих лет ее образ как бы светился передо мной, будто окно в мир. Иной мир! Чернота стекла вовсе не означает тупик, чернота — бесконечность!
От мысли, что у нее под легким платьицем ничего нет, у меня моментально встал.
— Покажи, — прохрипел я. Это был хрип законченного мачо. Перспектива улицы с двухсотпядисятиватными ртутными фонарями возбудила меня дополнительно. Южная ночь (жаркая, но не душная), частные домишки, мошкара, скамейки в сквере. Холодный ртутный зеленый свет. И — голенькая девочка. Под платьицем ничего нет!
— А ты мне покажешь?
— Конечно! — чуть не заорал я и начал тут же, на улице, стал расстегивать штаны.
Анжа увлекла меня в скверик. Присела на качельки, нахмурила зачем-то губки, а затем решительно подняла платье до пупа.
Писька была голая! Маленькая безволосая манденка!
Мои шорты как-то сами собой упали, а вслед за ними и трусы, хоть и немного задержались на половом органе.
В тусклом ночном свете, могущем порадовать романтиков, я не мог толком рассмотреть губки Анжелики. Они были прекрасны! Маленькие, очень аккуратные. Тесно сомкнутые, они вроде говорили: туда — нельзя! Я тогда еще ничего не знал о непорочном девичьем анусе…
А знаете, Анжелика явно прикалывалась. Ее возбуждал не самый факт созерцания моего обнаженного стоящего члена, а факт другой: она сидит тут передо мной совершенно голая.
У хозяев была дочь восьми лет по имени Лена. Мне она тоже нравилась. Мать ее была натуральной гречанкой, причем дурой, а папаша вроде не пристегни рукав. Не очень-то долго думая, мы с Анжеликой раскрутили ее на нашу умеренно эротическую игру. Ленка не стала ломаться и трусы сдернула тут же. Вообще поражаюсь, чем я тогда занимался. Вместо того, чтобы научить девочек мастурбации, я ограничивался только проведением кончика по маленькому нежному клиторку. Ленка сопела: ей нравилось. Анжелика такого не позволяла. А вышло все поначалу так (я был вынужден взять инициативу в руки):
— Лена, — говорю как-то, — мы с Анжеликой давным-давно снимаем друг перед другом трусы. И не стесняемся. Хочешь с нами?
Я начал раздеваться, у Анжелики с этим вопросом было проще: она приспустила трусики под платьем, а потом его задрала. Ленка, не долго думая, тоже спустила шорты с трусами до колен и дала мне возможность разглядеть ее цветочек. Удивительно, но он был устроен немного иначе, чем писька моей подруги. Если у Анжелики губки как бы накладывались одна на другую, что выглядело чуть кривобоко, то у Ленки была полная, абсолютная симметрия. Вверху, где губоньки смыкались, у Анжи было нечто невразумительное (я поначалу и не понял, что́), а у Ленки была маленькая акуратная дырочка.
В общем, замечательная детская писенька. Она мне очень понравилась.
Тут Ленка устроила представление, которое я ни забуду никогда.
— Ты видел куриную?
Ленка раздвинула губы и широко расставила ноги. Анжелика тоже слегка распоясалась, выгнувшившись даже слегка вперед.
С Леной было немало приколов — вот ребенок восьмилетний!
— Ленка, — обнаглел я вконец, — дай полюбоваться твоей писюшкой.
Ленка широко расставила ноги и дала мне возможность внимательно рассмореть пипуленьку. О, она была попросту невероятна. Я любовался ее ничем не прикрытрой писечкой. Совсем голая нимфетка лежала передо мной передо на тахте, подрачивая слегка пипиську. Интересно, отметил я, на ней, в отличие от Анжелики, не было белой полосы от трусов — загар ровно покрывал детское тельце. Она, нисколько не стеснялась, загорла голышом; наоборот, присутствие меня и Анжи ее вроде бы даже возбуждало. Пропавшие мишки и куклы. Девочка по-детски онанировала, поглаживая свою крошечную письку. Она настолько внимательно занималась своим курком, что Анжа, не выдержав, спросила ее:
— Разве тебе это нравится?
Оказалось, Леночке нравилось, когда на нее смотрят. Мы с Анжей тоже начали трогать свои гениталии. Было невообразимо приятно.
Гора была не так уж и высока. Юг, знаете ли. На нас не было ничего, кроме трусов. На мне синие, на Ленке черные, а на Анже розовые — совсем не купальные трусики, просто других не было.
Леночка сдернула их, присев, и стала писать. У меня встал. Посмотреть бы на писающую Анжелику, подумал я. Ленкина струя ливанула метра на два с четвертью. Анжеликина струя была куда меньше. Я напрягся и тоже исторг струю. Ссать было больно.
Затем мы покорили гору. На ее вершине был чей-то флаг, красный, но не думаю, что в этом содержалась какая-либо идеология.
У меня опять стоял. Честное слово — я не знал, что делать с этим.
Лена предложила играть в бутылочку. Только целоваться мы будем через полотенце, предупредила она. Довольно-таки нелепо было выслушивать такое от девочки, чью письку я изучил вдоль и поперек.
Горло крутящегося сосуда указало на Анжелику. Она почему-то засмущалась.
— Смотри, как мы умеем целоваться, — сказал я. — Лена, подойди сюда.
Совершенно голая девочка (таковы были правила игры) подошла ко мне. Я поцеловал ее, не так, что б в засос, а удовольствия ради. Вот блядь! Язычок этой развратницы скользнул внутрь моего рта; оказалось, эта восьмилетняя потаскушка умела сосаться по самое некуда.
Мы поласкались по-детски языками, а затем Ленка устроила сеанс мастурбации. Как бы мне хотелось, чтоб Анжа присоединилась к ней. Но нет…
Дорога поворачивала вправо под прямым углом. Ржавый висящий знак указывал заблудившимся путь. Садилось окаянное солнце. Ленка пела: ля-ля, ля-ля-ля-а-а!