— Извини, брат, моя это полка, я уже сам спать собираюсь.
Ни шанса. Я даже не стал канючить, что я женился только пару дней назад: «Ну вы, мол, должны понимать, пацаны…» — хотел, но не стал. И бесполезно, и стыдно. Но тут, должно быть ассоциативно, я вспомнил о тещином гостинце:
— Так я ж не за так. С меня пляшка вашему столу! — я вынул бутылку.
— Водяра?! Вот это да, это подогрев! Давай земеля, лезь кемарь[17], считай часик у тебя есть, — обрадовались парни, видно их выпивку давно отмели[18] оголтелые.
— С нами буханешь? — напрасный вопрос.
В одно движение я оказался наверху. Последнее, что слышал:
— Ты можешь сообщить бригадиру, чтобы он с той стороны поезда закрыл наш вагон? Мы туда уже не пройдем, а я боюсь, что они рано или поздно ломанутся к гражданским в соседние вагоны. И тогда будет полный пиздец! — это наверное кто-то из офицеров нашему проводнику. И снизу только последние слова, но тихо:
— …это бакланье[19]… …беспредельщики… …уроем в части… …да мы….
Оглушительная тишина. Я проснулся, проснулся, наверное, от этой тишины. Вынырнул. Потом пришли звуки, обычные звуки ночного полустанка: гудки, отдаленные голоса селекторной связи, шипение воздуха из пневмошлангов. Я люблю эти звуки, они для меня очень уютные — дорога. Постепенно приходя в себя, начинал соображать, кто я, с «где я» получалось хуже — ну не может сто человек спать не дыша, тишина в вагоне была мертвая. Сюрреализм какой-то. Я повернулся и свесил голову, в неясном свете полустаночных фонарей увидел пустой вагон, абсолютно. В вагоне не было ни одного человека, кроме меня.
— Пиздец! Я дезертир, отстал от своей команды, — подумал я спокойно, паника пробиралась в мой организм сквозь сон, медленно и нестрашно.
И тут вдруг вагон начал наполняться новыми звуками. Сразу, резко, много и шумно. В вагон вваливалась толпа, она шутила, смеялась, но очень нервно, смех был чересчур громким, дерганым. Свесившись в проход, я, молча, смотрел на входящих. И вот первые увидели почти под потолком вагона мою голову. Первые смеяться тут же перестали, в их глазах испуг, они остановились. Сзади продолжали напирать и шуметь, постепенно все больше людей понимали, что впереди что-то не в порядке. Ко мне ближе, чем на ширину купе, никто не смел приблизиться. Сквозь толпу пробился в испуге наш капитан:
— А ты кто, боец?
— Руденко.
— Из какой команды?
— С «двадцатки».
— И ты что, все это время был в вагоне?!!
— Да. Я спал как убитый. А, что случилось, товарищ капитан?
— Я с тобой сейчас седею, солдат. «Шо случилось?» — передразнил он меня — Ты не просто спал как убитый, ты должен быть убитым в натуре. Охуеть! Ну, считай день рождение у тебя сегодня. Запомни этот день. Это пиздец, это ж мне тоже зона снилась бы, точняк! — никак не мог он успокоиться.
Я спрыгнул вниз.
— Да что произошло? — голос у меня был не моего тембра.
— Так, потом ему всё расскажите, а теперь команда «отбой», полувоенные! — но меня сгребли пацаны из моей команды, с ними был и Серега и поволокли меня к нашему предпоследнему купе.
Всем не терпелось рассказать мне, что же случилось. Я был для них лакомым кусочком — единственным слушателем на весь вагон, все остальные могли быть только рассказчиками. Как их распирало! Вначале солировал Серега:
— Ну, как ты свалил, эти не прекращали буянить. Цепляли, кого могли. Но потом там какие-то непонятки у них между собой случились…
— Да они в карты начали людей ставить, потом их пиздить, а потом по приколу кто-то себя поставил и проиграл. Ну, здесь и началось, мля. Мало не покажется.
— Да нет, там вначале Сусю этого проиграли, а потом толстого — они же его порезали.
— Они хотели ломануться в другие вагоны, но поняли, что вагон с их стороны закрыт. Окно из тамбура в «гармошку» разбили с ноги…
— А ты что, там был, ты видел?
— Да слышал я! А потом они не смогли разбить окно из «гармошки» в другой вагон, места для замаха, наверное, не было…
— Представляете пацаны, что они бы там натворили? Это вааще!
— Они и здесь немало успели.
— Концом, они между собой резаться начали, кто-то крикнул нашему капитану, что если им, типа, дверь не откроют с их стороны, то они всех в вагоне вырежут. Ну, наверное, как-то там сообщили куда следует. Поезд на мелкой станции остановили. И капитан приказал всех людей выводить.
— Старлей еще орал, что нельзя так, убегут все. А наш капитан сказал, типа, пусть все хоть на хуй убегают, зато трупов не будет.
— Нас выпустили. А вагон и с нашей стороны закрыли. Через минут двадцать ГАЗон «шестьдесят шестой» подкатил и высыпали оттуда краснопогонники…
— Где их только нашли ночью?
— Ну, дверь со стороны этих придурков снаружи открыли, они оттуда и повыпадали. Солдаты стали в полукруг с калашами[20] наперевес…
— А те, мол, мы в армию не пойдем, мы домой, на зону. Глаза бешеные, все в кровище. Этого толстого за руку выдернули с тамбура, он как ебанется со всей высоты об асфальт, платформа то низкая.
— А я как увидел этого толстого, так и обалдел. Его к колесу прислонили, а у него, вижу, майка задралась, а живот разрезан, — это Серега опять вступил, — я к нему, а один из этих с бритвой на меня — прыг. Откуда у него бритва?
— Эти ошпаренные начали прыгать на солдат. А у тех лица равнодушные, спокойные и действуют как автоматы. Когда на них дергаются, то тот солдат, что ближе, ловко так, переворачивает свой калаш одним движением — и прикладом в лоб. Все! Отключка. Секунды — и делу конец.
— За руки, за ноги, побросали они это мясо в кузов. Часть тех умных, что на солдат не дернулись, менты к себе приняли, а жирного в скорую погрузили. Еще с полчаса врачи оказывали помощь разным пацанам, сильно битых много, все из «сотки».
— Еще того мужика с поезда сгрузили, которому жирный на пузо наступил.
— Ну а потом дали команду заходить в вагон, а там твоя рожа! Мы обалдели!
— Как ты жив остался!? Как они тебя не заметили? Где-то минут с двадцать ты с этим зверьем в вагоне сам был. Точно на свет народился.
— Они ж тебя и в заложники могли взять.
Еще долго все вспоминали леденящие душу подробности, подробностей становилось всё больше и больше. Всё больше становилось смелых, которые говорили, что еще, типа, пять минут и они бы дали им всем. Это все нервы. Но для меня гомон постепенно затихал. Я снова спал глубоким сном.
Единственного слушателя не стало.
Наш поезд сильно опаздывал. Утром все заходили к нам в купе посмотреть на меня. Я был не меньшей знаменитостью, чем все эти вчерашние «герои». Обо мне рассказывали тем, кто меня не видел в поезде ночью при заходе, постепенно меня окутывала слава отчаянного смельчака. Стране нужны были герои! Но героем я не был.
Последнее купе, невзирая на нехватку лежачих мест, оставалось полностью свободным, это было проклятое место. Я прошел его, стараясь не смотреть. Я пошел умыться и почистить зубы в туалет и там был полностью сражен видом этого железнодорожного удобства. Стекло в окне пытались разбить, оно было в трещинах. Внизу кругом кровь. Найдя место почище, я широко расставил ноги для устойчивости, снял очки, положил их в карман, выдавил зубную пасту на щетку, засунул молочный кулек, в котором были все мои сантехнические принадлежности в другой карман спортивных штанов, наклонился и, как мы это делаем все, когда чистим зубы, посмотрел в зеркало. Видно было плохо, зеркало было грязное. Я почистил зубы, умылся и надел очки. У меня вмиг помутилось в голове. Зеркало было не просто грязное, оно было все в миллиарде очень маленьких, мелких эквидистантных точек, с ярко выраженной центральной симметрией — центр был строго в геометрическом центре зеркала, дальше точки уходили на периферию, увеличиваясь в размере от миллиметра в центре до трех по краям зеркала. Это была запекшаяся кровь. Мое представление сразила сила удара, необходимая для создания такой ровной картинки, поражал воображение человек способный в таком замкнутом пространстве нанести такой удар. Ноги слабели. Где труп?
Вернувшись, я бросил вещи и решил сходить в то купе, где я скоротал вчерашний вечерок. Хотелось поблагодарить пацанов за гостеприимство. Картинка в том купе оказалась неожиданной. На столе стояли стаканы и один из парней разливал в них шмурдяк из фауста[21].
— О, а вот наш герой!
— Да, пацан, повезло тебе. Мы бы тебя точно порезали, если бы нашли. А так извини, в следующий раз, — пошутил неприятный тип с испитым лицом.
— Давай, бухни с нами.
Разливалось только в три стакана, но остальные парни в купе, похоже, и не возражали, сидели смирно, подчеркнуто равнодушно глядя по сторонам.