Ангел Варенька

УЧУ ИГРАТЬ НА СКРИПКЕ
Рассказ

I

В купе скорого поезда «Новосибирск — Москва» у вагонного столика, заваленного вчерашними и позавчерашними газетами, сидит молодой педагог музыкальной школы Алексей Алексеевич Васьков, а с ним рядом — его верная жена и ассистентка Верочка, окруженная воспитанниками, или, как они их между собой называют, ежами и лисицами. Это шутливое прозвище возникло после прочтения одной книги, в которой поведение ежа, упрямо идущего к своей цели, сравнивалось с поведением лисицы, отвлекающейся на всякие побочные приманки. Васьковы часто пользовались этим сравнением на уроках: Алексей Алексеевич — для пущей наглядности — даже изображал из себя этакого ощетинившегося иглами лесного упрямца, а Верочка показывала, как бестолково петляет по лесу кумушка-лиса. Дети, глядя на них, смеялись и при этом усваивали важную мысль о том, что искусство требует самопожертвования и, если хочешь стать виртуозом, забудь обо всем, кроме скрипки.

Это условие считалось самым главным при приеме в экспериментальный класс, и, встречаясь с родителями будущих виртуозов, Васьковы сразу им говорили: «Заниматься придется по пять часов в день. Репертуар будем давать самый сложный». Многих отпугивали такие суровые требования, и даже среди коллег-педагогов находились скептики, отказывавшиеся верить в эксперимент Васьковых. Алексею Алексеевичу пришлось затратить немало сил, чтобы отстоять свою идею и убедить маловеров в том, что взрослые часто недооценивают возможности детей, тем более сейчас, в век научно-технической революции, когда в начальных классах средней школы вводят элементы алгебры, и дети — ничего! — справляются. Так почему же и в музыке не попробовать?! Создать экспериментальный класс для одаренных детей, разработать специальную методику, и пусть восьмилетние вундеркинды играют концерт Венявского. Вот тогда-то и заговорят, что в небольшом городке под Новосибирском сложилась новая школа музыкальной педагогики, что там творят чудеса, что управление культуры поддерживает начинание молодых энтузиастов.

Одним словом, Алексей Алексеевич убедил, обосновал, нашел весомые аргументы, и в инстанциях дали добро. Экспериментальный класс был создан, в него собрали одаренных детей со всего городка, и Васьковы взялись за дело. Главным принципом было: дети не устают, когда играют, они способны целыми днями носиться по двору, бегать и прыгать, если им интересно. Поэтому и на занятиях должно быть больше игры, стихийной импровизации, неожиданных выдумок. К примеру, си-бемоль — красный цыпленок, до-диез — черный дракон. Звуки ассоциируются с животными, тональности — с цветами. Музыкальная фраза воспринимается как цветная картинка в книге. Нет больше скучных занятий из-под палки, понуканий и угроз! Ребенок поглощен интересной игрой, а пальцы его в это время отрабатывают пассажи. В результате пальцевая техника, звукоизвлечение, фразировка — на должной высоте.

Попробовали — получилось. Дети чувствовали себя в классе как в родной стихии: полностью раскрепощались, ходили на головах, визжали, пищали и хрюкали как поросята. Алексей Алексеевич нашел еще один ход, облегчавший ему контакты с воспитанниками, — если кто-нибудь не выполнял задание, он не отчитывал его, а реагировал по-детски: называл тухлой свиньей, драной мочалкой, кислым помидором, зеленой каракатицей. Дети были в восторге; сам провинившийся радовался больше всех и на следующий день приходил с выученным уроком. Уже через пару лет тухлые свиньи и зеленые каракатицы с успехом играли Моцарта и Бетховена, а один из них — круглолицый Миша Веревкин — выступил на школьном вечере с концертом Венявского. Когда он поднял скрипку и заиграл под аккомпанемент Верочки первую часть, по залу прошел возбужденный ропот: опытные педагоги отказывались верить, что чистейшие пассажи и гаммы вырываются из-под пальцев девятилетнего мальчика (если бы он сразу попал к Васьковым, то сыграл бы этот концерт и в восемь лет). Алексея Алексеевича поздравляли, о выступлении его учеников рассказывали как о сенсации. Вскоре Васьковы устроили показательное турне по музыкальным школам Новосибирска, а затем добились командировки в Москву. И вот Алексей Алексеевич сидит в купе скорого поезда, а за окнами, розовыми от зимнего солнца, проносятся заснеженные платформы и веранды дачных станций с полукруглыми окошечками касс и большими вокзальными часами, показывающими московское время.

— Братья-пираты, кого высаживаем на необитаемый остров? — спрашивает он с самым серьезным видом, когда за перегородкой смолкают гаммы и на пороге появляется очередной вундеркинд, отыгравший положенные полчаса. Васьковы вместе со своей командой занимали два купе, в одном из которых Алексей Алексеевич устроил репетиционный зал, считая, что даже в дороге надо оставаться ежами и нельзя позволять себе быть лисицами. В другом купе Верочка читала вслух биографии великих композиторов и нажимала на клавиши портативного магнитофона с записями классической музыки. Братья-пираты усиленно заставляли себя слушать, но головы невольно поворачивались к морозному окну: под фанфары «Итальянского каприччио» к ним приближалась Москва, и оставаться на необитаемом острове не слишком хотелось.

— Что ж, если нет волонтеров, придется высаживаться самому атаману, — говорит Алексей Алексеевич, и его лицо с остатками прошлогоднего крымского загара (Васьковых теперь часто баловали путевками — перспективные кадры, надежда области!) и ранними веснушками делается еще более серьезным и озабоченным. Дети не понимают, то ли это продолжение игры в пиратов, то ли любимый учитель всерьез озабочен их непослушанием. Наконец один из мальчиков, медлительный и неповоротливый Сережа Мухин, с плеч которого постоянно сползают помочи, а с носа спадают очки, обреченно достает из футляра скрипку и уходит в соседнее купе. Оттуда снова доносятся гаммы.

— «После создания «Итальянского каприччио» Петр Ильич Чайковский…» — читает Верочка. В это время вагон слегка разворачивается, и солнце ударяет ей в глаза, но, чувствуя смутное несогласие между пиратами и атаманом, она продолжает читать и даже не пытается заслониться от солнца. Алексей Алексеевич благодарен ей за это: Верочка своим незримым участием всегда поддерживает его. Хотя с детьми она ведет себя почти как подруга, но это всегда старшая подруга, умеющая вовремя занять сторону взрослых.

Проходит полчаса, и сосланному на необитаемый остров пирату подается знак вернуться на корабль. Сережа Мухин с облегчением прячет в футляр скрипку и ждет, когда следующий ссыльный освободит место на вагонной полке. Из тех, кто еще не репетировал, остаются двое — Люба Гражданкина, необыкновенно гибкая и подвижная девочка, которая раньше занималась художественной гимнастикой и привыкла слушаться тренера, и Миша Веревкин, самый одаренный, упрямый и трудный из воспитанников Алексея Алексеевича. В свои девять лет Миша уже ходил с отцом на охоту, умел править надувной лодкой и к своему педагогу, не знакомому со всеми этими премудростями, относился иногда покровительственно. Игры в черных драконов и красных цыплят его не увлекали, и Алексею Алексеевичу было досадно, что Миша становился виртуозом в обход его педагогического метода.

Предстоит выбрать очередного ссыльного. Алексей Алексеевич знает: для Любы достаточно одного напоминания, чтобы она послушно отправилась в соседнее купе, но он молча и выжидательно смотрит в пол. Люба понимает значение этого взгляда, но оторваться от окна не может: мимо проносится московская электричка, встречающая их поезд коротким свистком. Алексей Алексеевич разворачивает вчерашнюю газету, намеренно громко шелестя страницами. Результат тот же: Люба не может, хотя прекрасно понимает. Алексей Алексеевич ищет неожиданный ход. Еще минута раздумий, он надувает бумажный пакет, и на все купе раздается оглушительный взрыв.

— В трюме разорвалась бомба! Шлюпки на воду! Женщины спасаются первыми, капитан покидает судно последним! Где у нас женщины?!

Люба Гражданкина, ни слова не говоря, отправляется репетировать. Снова — гаммы. Теперь Алексею Алексеевичу предстоит укротить непокорного Веревкина. Пока Люба репетирует в соседнем купе, оба — учитель и ученик — готовятся к поединку. Алексей Алексеевич слишком внимательно слушает чтение Верочки, которая уже добралась до «Пиковой дамы», а Веревкин слишком настойчиво отворачивается к окну, где уже показались большие московские дома. Возвращается Люба — счастливая, как после удачной тренировки. Ей хочется поскорее сесть к окну, но место незаконно занято Веревкиным. Люба прекрасно знает, что с Веревкиным связываться опасно, и просительно смотрит на тренера.