Цветущим садом станет вся земля,И все растенья страны переменят,И пальма мира Север приоденет,Украсит роза мёрзлые поля…Ф. Энгельс
Ночью выпал мягкий снег. С рассветом подморозило, и берёзы обросли пушистым куржаком. В бору на косматых соснах поседела хвоя.
На высоком зубчатом хребте лежала сизая дымка. Над нею медленно подымалось холодное солнце, и в заснеженных полях играли мёрзлые блёстки.
По дороге, вскинув на плечи лопаты, шли девушки, одетые в ватные стёганки, в дублёные полушубки. Шерстяные шали плотно прилегали к разрумянившимся щекам.
Поравнялись с тоненькой берёзкой, озорная Гутя дёрнула за нижнюю ветку, и с глухим шелестом посыпался лёгкий куржак. Девушки с визгом и хохотом метнулись в стороны. Голая берёзка дрожала среди поля.
Вера, тоненькая, как лозинка, хлопнула подругу по спине:
— Раздурилась коза-егоза! Как не жаль такую красоту рушить?!
— Подумаешь — красота! — отмахнулась Гутя, стёрла варежкой иней с чёрных бровей, — Противный снег, и больше ничего!
— А у меня, девушки, когда я вижу березы в таком богатом наряде, сердце поёт! — продолжала Вера высоким, чистым, как трели жаворонка, звонким голосом. — Старики говорят — к урожаю! Хлеб вырастет! И конопля — всем на диво! Вершинку рукой не достанешь!
— Ну-у, не-ет. У нас такой не будет. И зря ты, Верка, Сергея-то Макаровича не послушалась. Не чужой ведь человек-то, — уныло укорила звеньевую Лиза Скрипунова, дородная медлительная девушка с длинным лицом. — Теперь бы не студились в поле-то…
— Мы не перелётные пташки, чтобы с конопли на пшеницу порхать. Вы сами говорили…
— Говорить мы говорили — не отказываемся. А мёрзнуть-то неохота. Да и Сергей-то Макарович, сказывают, недоволен.
— Понятно, будущую сношку хотел поберечь! — съязвила пухленькая Тася.
— А ну вас!.. — Вера, словно от озноба, прикрыла лицо пёстрой шерстяной варежкой. — Расстрекотались, как сороки в кустах!..
— Не запирайся, подружка, попусту. — сказала рябоватая Катя. — Все ведь знают — Сенькина невеста!..
— Он — за тридевять земель, — вздохнула Вера, — В Германии…
— Не горюй. Отслужит срок — примчится. Как на крыльях прилетит!
— А если в армии останется? Будет наша Верка офицерской женой! И уедет далеко-далеко…
— Никуда я, девушки, не поеду.
— Значит, любви-то у тебя нет, и сердце-то рыбье! А меня бы такой парень поманил, так я бы вприпрыжку бросилась… Хоть на самый край света!
Девушки весело и шумно расхохотались.
— А что? Я правду говорю, — певуче втолковывала Лиза. — Ежели всем сердцем полюбишь, так ни перед чем не остановишься…
— У меня отец — старик, — резко перебила Вера надоедливые поучения. — Не могу я оставить его. Не могу.
— Не с отцом тебе век вековать.
— Он с Сергеем Макаровичем, как на ножах… Да и к Сеньке не очень… Чего доброго, на порог зятя не пустит.
— Не говори. Породнятся, так помирятся!
— Вряд ли! Из райкома приезжали мирить и то не могли пособиться. Будет помеха: сват на свата вроде супостата! Изведут они, Верка, вашу жизнь. Уезжай к своему милому.
Вера примолкла. Её круглые голубые глаза стали влажными, как цветы в ненастный день.
Гутя обняла её и, на этот раз, заговорила участливо:
— Не слушай, Верочка. Никого не слушай. Твёрдо стой на своём. Пусть твой Сенька домой едет: мы на свадьбе попляшем! До упаду! — Она шутливо предупредила, — Только учти: даром тебя не отдадим! Потребуем выкуп. Так и напиши ему.
— Калым запрашиваешь? А по какому праву?
— По девичьему. Подружкам выкуп полагается: конфеты да орехи. И сладкое винцо…
Девушки вышли в раздольное поле. Его исстари называли Чистой гривой. По обе стороны возвышенности темнели чахлые, истощённые порубками сосновые боры. Далеко на юге по склонам мягких сопок подымалась тайга. За сопками вздыбились в небо острые гольцы. Над ними вился лёгкий дымок. Это верховой ветер ворошил свежий снег, будто пробовал силы да раздумывал — не рвануться ли вниз, на степную равнину.
Посмотрев на сиявшие под солнцем просторы, Вера остановилась и показала рукой поперёк полосы: валы класть вот так, с просветами в пять метров.
Под белым пухом свежей пороши лежал твёрдый снег, спрессованный морозом и ветром. Девушки, разойдясь по местам, вырубали лопатами широкие глыбы и ставили на ребро. Завтра к вечеру они дойдут до конца этой большой полосы. Тогда пусть дует ветер, сколько хочет, пусть гуляют бураны: борозды заполнятся снегом, возле валов вырастут сугробы.
Погода переломилась нежданно-негаданно. Сначала исчезли горы, потом по всему небу потянулись длинные серые нити. Взлохматившись, они превратились в сплошную пелену. Дохнул робкий ветерок, и на ближней меже закачались, роняя куржак. одинокие кусты бурьяна. Закружились белые вихри. И вслед затем сплошным фронтом ударил буран, подобный лавине, низринувшейся с гор. В один миг исчезла даль полей. Снежная крупа, которую ожесточённо сыпали тучи, и взбаламученная ветром пушистая пороша — всё всклубилось так, что даже своих ног не стало видно.
— Девчонки! — всполошилась Вера. — Сюда! Все сюда! Скорее, скорее!
Гутя и Лиза бросились на голос. Столкнувшись, они крепко взялись за руки и пошли отыскивать остальных. Тася и Катя отзывались где-то близко, но ветер приглушал крики, относил в сторону.
— Стойте на месте! — кричала Вера. — Мы выйдем к вам…
Подруги не расслышали слов. Им казалось, что голоса раздаются то справа, то слева, и они метались по ровному полю, шли то по ветру, то против него. Когда им, наконец, удалось сойтись, никто уже не знал, где же дорога. Стоя в тесном кругу, они спорили, откуда дует ветер: с гор или из степи? Куда идти? В одной стороне — в какой? — должно быть село, в другой — полевой стан, в третьей — бор, по которому можно выйти к колхозному саду. Самая страшная — четвёртая сторона: там единственное пристанище — омёты соломы. Но если буран надолго, солома не спасёт.
— Всё горюшко из-за тебя! — слезливо и тягуче ворчала Лиза на звеньевую. — Я отговаривала, а ты… На погибель вывела!
— Не каркай, Лизка! — прикрикнула Гутя. — Раньше смерти в гроб лезешь!
— А ты больно смелая, — заступилась за подругу Катя.
— Маму звать не буду!
— Никто и не зовёт, — обиделась Лиза. — Я молчу. Всегда молчу, и меня понапрасну виноватят… А куда теперь идти-то?.. Замёрзнем!
— Ничего, девушки, выйдем! — Вера подхватила Гутю и Лизу. — Всем чертям назло!..
Катя и Тася уцепились за подруг. Крепко спаянной стенкой они двинулись вперёд. И ни одна из них не вспомнила о лопатах, брошенных в суматохе среди поля.
Ветер бил справа, до боли сёк щёки ледяной крупой. Девушки шли долго, ждали — вот-вот выберутся на дорогу или уткнутся в сосновый бор, но под ногами по- прежнему хрустел немятый снег.
Через некоторое время они очутились в зарослях серой полыни.
— Не наша пустошь-то, — остановила подруг Лиза. — У нас не растёт такая высокая полынь.
— Ты что, меряла её? — раздражённо спросила Гутя. — С пути сбиваешь!
— А вот сами увидите!..
— Говорила бы раньше…
— Вы меня не слушаете. Я и молчу. А правда-то завсегда на моей стороне…
Девушки задумались: неужели они идут вдоль Чистой гривы по земле Будённовского выселка? Что же делать? Повернули влево и спустя несколько минут оказались в берёзовой рощице, в середине которой была полянка с маленьким стогом сена. Всё незнакомое. И в правой стороне теперь, наверно, тоже чужие поля.
Лиза дрожала. Вера предложила в обмен свой полушубок.
— Ну-у… Всем звеном не натянете! — ответила та. — Рукава-то будут по локти… Я такая уродилась, — всё надо по мерке шить.
Ветер гудел в ветвях берёз, снег клубился над головами, а возле стога на земле было тихо. Пахло сеном и луговыми цветами. Девушки привалились отдохнуть. Вера достала из-за пазухи мягкий калач и разломила на пять частей, но Тася оттолкнула её руку:
— Не до еды… Кусок в горло не пойдёт…
— Ну, вот, завела скрипучую музыку! — возмущалась Гутя. — Ешь!
— Хоть и закружились мы, а как-нибудь выберемся, — успокаивала Вера не столько подруг, сколько себя. — Не на выселок, так на полевой стан.
Снег становился синий — начинались сумерки. Девушки, пожевав хлеба, встали и, гонимые ветром, пошли быстрее прежнего.
В тот же день из дальней деревни Луговатки выехал в город Шаров, председатель колхоза «Новая семья». За годы войны Павел Прохорович соскучился по обширным полям родного края и теперь присматривался ко всему, что лежало по обе стороны тракта.