В 1967 году опрос, охвативший всю страну, выяснил, что четыре из романов Стругацких занимают первое, второе, шестое и десятое места среди наиболее популярных в Советском Союзе научно-фантастических произведений.
Произведения Стругацких «Трудно быть богом» (1964) и «Понедельник начинается в субботу» (1965) занимали первое и второе места, опережая русские переводы «Марсианских хроник» Брэдбери, «Соляриса» Станислава Лема и «Я, робот» Азимова.
В следующие два десятилетия популярность Стругацких среди читателей в Советском Союзе воспринималась почти как закон природы, вне всякой связи со статистикой, тасовавшей рейтинги относительной популярности всех других фантастов. Очевидно, читательские опросы не оценивают литературные достоинства или вероятность того, что произведение сохранит свое значение для последующих поколений.
Тем не менее, постоянный успех произведений Стругацких на протяжении более чем трех десятилетий постоянных изменений научно-фантастического жанра, равно как и идеологических перемен в советской литературной политике, вызывают вопрос: как профессиональный переводчик с японского (Аркадий Натанович Стругацкий, 1925–1991) и его брат, астрофизик, ранее работавший в Пулковской обсерватории (Борис Натанович Стругацкий, р.1933) смогли написанием научной фантастики задеть чувствительные струны образованных российских читателей?
Стругацкие начали совместно писать научную фантастику в конце 1950-х годов. Они немедленно стали наиболее популярными писателями этого жанра, но, в отличие от западных фантастов, их судьба скоро вышла за пределы научно-фантастического гетто и даже за пределы массовой литературы. С каждым новым романом становилось все более очевидным, что Стругацкие в основном пишут для так называемой интеллигенции, которая является их основным читателем.
Интеллигенция определяется по крайней мере одной остроумной, краткой, но емкой формулировкой как «люди, которые думают». Иными словами, слой интеллигенции не полностью совпадает со слоем научной и профессиональной элиты страны, многие из которого достигли своих постов только потому, что их мысли совпадали с официально одобренными. Понятие «интеллигенция» включает в себя людей, которые развивают свои интеллектуальные и этические установки. Не удивительно, впрочем, что наиболее преданные поклонники Стругацких были учеными или техническими специалистами.
Объем критической литературы, посвященной творчеству Стругацких, оказывается непропорционально маленьким по сравнению с той популярностью, которой их произведения пользовались в Советском Союзе. Одна из причин малого внимания критики к Стругацким, существовавшего до эпохи гласности, — в основном политическая. В послехрущевские годы они оказались в ненадежном и несколько даже аномальном положении — ни полностью одобренные властью и ни полностью занесенные в «черный список». Все более враждебной официальной критики их творчества в конце 1960-х было достаточно, чтобы сделать их осмотрительными, вплоть до почти полного молчания в 1970-е. Иными словами, их врагам вскоре просто было нечего критиковать, в то время как их сторонники и друзья либо эмигрировали, либо доказывали свою дружбу и поддержку, заговорщицки молча, предпочитая не усиливать неприятности Стругацких понимающей критикой почти открыто антимарксистских работ.
Западные критики в большинстве своем реагировали в похожей манере, только с точностью до наоборот: если авторы — не диссиденты, то их творчество не заслуживает рассмотрения.
Более того, Стругацкие не принадлежат ни к одному из наиболее заметных направлений «главного потока» семидесятых — ни к «городской прозе» (чьим примером являются произведения Юрия Трифонова), ни к «деревенской прозе» (движению, возглавленному Валентином Распутиным и многими другими).
Таким образом, данное исследование частично выполняет задачу восстановления баланса между значимостью творчества Стругацких для современной российской культуры и недополучением им литературоведческого внимания. Оно, впрочем, не предлагает общего анализа места произведений Стругацких в интернациональной научной фантастике. Это исследование скорее рассматривает творчество Стругацких в контексте их собственного литературного и культурного окружения.
Эта работа была задумана до того, как горбачевская политика гласности изменила цензуру книг, публикуемых (или не публикуемых) и читаемых в бывшем Советском Союзе. Политика «открытости», немало значившая в последние годы жизни Аркадия Стругацкого, не оказала прямого воздействия на качество произведений Стругацких. Теперь, когда все произведения Стругацких оказались опубликованы в своих исходных, не исправленных цензурой вариантах, стало ясно, что Стругацкие, подобно своим многим более прославленным предшественникам, могут быть отнесены к тем писателям, чьи неканонические произведения были открыты заново после многих лет подавления.
Постскриптум этого исследования «апокалиптического реализма» предполагает, что в России эпохи, наступившей после «гласности», работы Стругацких будут читаться и почитаться как за их историческую ценность ценность моделей уникальной научной культуры (изолированных, но блестящих сообществ, сделавших советские научные усилия успешными), так и за их литературные достоинства.
Это исследование обязано значительно большему числу людей, помогавших мне случайными, но бесценными разговорами, чем я могу перечислить здесь. Мне хотелось бы тепло поблагодарить всех моих коллег по Дартмутскому колледжу (Dartmouth College) за их поддержку.
Я особенно признательна Льву Лосеффу (Lev Loseff), Джону Копперу (John Kopper), Кевину Рейнхарту (Kevin Reinhart) и Кэрол Барденштейн (Carol Bardenstein) за их анализ и помощь в работе с ранними набросками глав и незнакомыми материалами.
Мне бы хотелось поблагодарить Эрика Рабкина (Eric Rabkin) за внимательное чтение и советы на ранней стадии работы; Кена Кнеспеля (Ken Knoespel) за поддержку на более поздней стадии работы; и Даниила Александрова за его ценные советы.
Я благодарна Ричмондскому университету (University of Richmond) за поддержку в завершении книги.
В России я многим обязана Тане Лобачевой, чья дружба и уникальное наследие всегда были источником вдохновения.
Я признательна за неопубликованные материалы и гостеприимство «люденам» Москвы, Санкт-Петербурга и Абакана; Елене Романовне Гагинской, познакомившей меня с Борисом Стругацким.
Книга посвящается Аркадию Стругацкому, умершему в октябре 1991 года.
Я понимаю, что многие читатели этого исследования не говорят по-русски. Я даже понимаю, что тенденция цитировать больше поздние работы Стругацких будет приятна тем читателям, кто хочет узнать еще не переведенные и иным образом не достижимые материалы.
Для простоты чтения в основном тексте я использую модифицированную систему Библиотеки Конгресса для транслитерации и привожу англизированное написание знакомых имен и заглавий.
В примечаниях и библиографии я строже придерживаюсь системы Библиотеки Конгресса, но без диакритиков.
Эпиграф к последнему совместно написанному произведению Аркадия и Бориса Стругацких является цитатой из японского писателя Рюноскэ Акутагавы:
«Назвать деспота деспотом всегда было опасно. А в наши дни настолько же опасно назвать рабов рабами».
За ним следует список персонажей. Это произведение — пьеса, и список персонажей состоит из профессора средних лет, его жены, двух их взрослых сыновей и нескольких их друзей и соседей. Присутствует в списке и «Черный Человек». В начальной сцене нет и намека на нечто необычайное:
«Гостиная-кабинет в квартире профессора Кирсанова. Прямо — большие окна, задернутые шторами. Между ними — старинной работы стол-бюро с многочисленными выдвижными ящичками. На столе — раскрытая пишущая машинка, стопки бумаг, папки, несколько мощных словарей, беспорядок.
Посредине комнаты — овальный стол, — скатерть, электрический самовар, чашки, сахарница, ваза с печеньем. Слева, боком к зрителям, установлен огромный телевизор. За чаем сидят и смотрят заседание Верховного Совета.[…]
Кирсанов: Опять эта харя выперлась! Терпеть его не могу…
Базарин: Бывают и похуже… Зоя Сергеевна, накапайте мне еще чашечку, если можно…
Зоя Сергеевна (наливая чай): Вам покрепче?