«Я, Леонид Чижов, клянусь говорить правду, и только правду...»
Кажется, так обычно клянутся свидетели на суде в импорт ных кинофильмах, положа руку на библию. Библии у меня нет, и я клянусь, положа руку на сердце .
Правильно говорят, что удивительное рядом. Взять хотя бы фантастическую проблему «машины времени». Ведь ничего фантастического в ней нет! Она существует рядом. Во всяком случае, в пределах нашего земного шара, правда «растянутая в пространстве», как сказал бы мой отец — директор сахар ного завода. В социальном смысле — пожалуйста: феодализм, капитализм, социализм существуют на земле одновременно. В техническом отношении — на земле есть и первобытные племена, живущие еще в каменном веке, и жители, скажем, такого механизированного города, как Лос - Анджелес, который шагнул в XXI век — не меньше, судя по программам теле видения и книжкам. Так что за какой - то месяц современный человек может побывать в самых разных эпохах .
Не удивляйтесь, что я так складно все это изложил: раз мышлял над этим долго.
Удивительное всегда рядом... Например, думаешь о чело веке одно, а он — совсем другое. Вот моя мама по профессии — библиотекарь. А на самом деле, по призванию — рыбак. Ей бы на сейнере плавать! Когда отца, старшего инженера област ного сахарного завода, назначили директором районного, мама не могла устроиться по специальности и со скуки заня лась рыбалкой. Да как! У нас на столе никогда не переводится свежая рыба, еще и соседям раздаем! Летом, осенью, зимой и весной в любую погоду мама — на водоемах. Такой страсти она в себе раньше даже не подозревала. Потому - то меня ужас но раздражает пилеж родителей насчет того, чтобы я пораньше определился в своем призвании, в будущем, решающем, вось мом классе выбрал бы себе окончательно профессию и к ней целенаправленно бы готовился .
«Вдруг в армию пойдешь, десантником!» —беспокоится мама, намекая на армейские трудности и совсем не подходящее к ним мое хилое телосложение .
Ну и что! А может, стать десантником именно мое призва ние, просто я об этом пока не знаю... А трудности — их надо преодолевать! Короче, чем позже я «определюсь», тем лучше. Зато не повторю мамину судьбу. Любимое дело надо сначала найти!
В городке этом, насчитывающем без малого, то есть без меня с папой и мамой, тысяч десять жителей, мы оказались год назад. Как я уже говорил, отца назначили директором районного сахзавода— единственного солидного пред приятия. Нам дали двухкомнатную квартиру в старом че тырехэтажном доме — самом высоком в городке, который ока зался даже выше двух новых пятиэтажек возле завода-потолки у нас высокие .
Городок в основном одноэтажный, с буйными садами, боль шущим парком, двухэтажной центральной улицей, двумя цер квами — возле универмага и на кладбище, двумя школами, одним монастырем на берегу тихой извилистой реки ...
В принципе почти ко всему в городе можно применить сло во «один»: один завод, одна станция, один базар, один уни вермаг, один ресторан, один стадион, одно культпросветучилище, одно фотоателье. Один, одна, одно ...
До областного центра — 60 километров. Туда ходит элект ричка. В 25 километрах, на Узловой, находится «толпа» (тол кучка, барахолка), где люди на огороженном поле продают с рук подержанные вещи, им не нужные, а кому - то нужные позарез. Раньше «толпа» находилась в областном городе, затем ее перенесли на Узловую, чтобы своим видом она не портила общее впечатление .
Возле сахзавода, расположенного на отшибе от городка, аэродром — обыкновенный луг с дощатым домиком. Осенью и весной аэродром закрыт из - за слякоти. С другой стороны за вода — пруд - отстойник. Если ветер дует к нам оттуда, дышать нечем. Но на заводе идет реконструкция, и скоро, как обещает отец, «в обозримом мамой будущем» введутся в строй новые очистные сооружения, и мама сможет преспокойно ловить в зеркально - чистом пруду зеркальных карпов .
Мост в городке тоже один, низкий, бетонный. Через цен тральную улицу и по мосту проходит единственная асфальто вая дорога — из нашей области в другую .
У нас в доме обширное подвальное помещение. Здесь мама раз в неделю на добровольных началах выдает книги жиль цам из большой собственной библиотеки. «Чтобы совсем про фессию не забыть», — говорит она. Многих жильцов она убе дила тоже отдавать свои книги в общий фонд, так что библио тека получилась довольно приличная — ведь в нашем доме 36 квартир!
По двору петляют 36 сарайчиков с погребами — целый лабиринт. Нам тоже достался — в глухом закоулке. В своем сарайчике мы провели свет, поставили старый диван, стол , пару табуреток, и я туда переселяюсь вот уже второе лето . Мама вначале была против, но отец ее переспорил: «Парень уже взрослый. Пусть приучается к самостоятельности». Я с радо стью приучаюсь и домой фактически хожу только поесть.
Другие ребята, ссылаясь на мой яркий пример, тоже пыта ли сь обжить свои сараи, но у них не вышло. Ребята мне за в идуют и ходят ко мне в гости. Тем более что отец отдал мне наш старый телевизор, который, если его сдать в обмен на новый цветной, который купили, стоил бы всего рублей два дцать. Транзисторный приемник «Спидола» я реквизировал сам у мамы: «На рыбалке тебе не нужен. Только рыбу пугать!» И зажил себе распрекрасно, как на необитаемом острове .
... В тот день все шло как обычно в погожие майские дни, может быть, самого знаменательного для меня 1980 года. Я отлично выспался на свежем воздухе -оконце и дверь в са райчике у меня всегда открыты. Мама вроде бы заходила на рассвете, что - то говорила, я что - то отвечал спросонья, опять заснул, потом слышал рычание мопеда ...
Я встал. Понятно: мопеда и удочек в сарае не было. Мама укатила на рыбалку .
На столе лежала записка: «Котлеты в холодильнике. Не ешь холодными, разогрей. Мама». А если я люблю холодные?!
Я взглянул на будильник: девять. Отец, значит, тоже ушел .
Закрыв оконце на шпингалет, а дверь на ключ, я потопал домой. Здесь я открыл дверь другим ключом (ребята страсть как завидовали моим двум ключам!). Прошел на кухню и, не отходя от холодильника, метанул три котлеты, холодные и без хлеба, хотя на столе лежала вторая записка — от папы: «Ешь с хлебом ».
Папа родился перед войной, а мама — сразу после войны. Тогда было голодно. Вот и осталась у них привычка: ешь с хлебом .
Я как - то давно спросил их: почему с хлебом? Они даже растерялись. «Ну... — сказал папа, — сытней будет». «Так я ж лучше вместо двух котлет три съем — без хлеба, и тоже будет сытней», — ответил я. Тогда мама рассердилась: «С такими замашками где ж на вас мяса напасешься!» Я про молчал, потому что рот был занят — жевал третью котлету .
А папа вдруг деловито сказал маме: «Как где? Кабанчика в сарайчике заведем!»
Я испугался: иные наши соседи держали свиней в сараях. Если родители и впрямь надумают завести кабанчика, как мне с ним уживаться ?! Я проглотил котлету и глухо сказал: «Во - первых, котлеты — с хлебом. Во - вторых, в сарае живет Уже один кабанчик». Они засмеялись: я ведь худой, как жердь. «И в - третьих, — весело заметил я, поняв, что, по всей видимости, отец свою угрозу не исполнит, — у нас и так почти каждый день — рыбный».
Тут они опять засмеялись, и мама со вздохом сказала- «Счастливое поколение. Беззаботно живут». «И слава богу» ответил отец и в сто третий раз (я машинально считаю) стал рассказывать, как во время войны он, жутко голодный, чуть не съел тайком туалетное мыло, которое увидел впервые и принял за деликатес .
... Позавтракав, я побежал в соседний подъезд, к другу Славке Роеву. Он тоже был дома один. Отец его работал глав бухом на сахзаводе, а мать — экспедитором в ресторане .
Славке еще сложнее, чем мне. Меня - то родители пилят за то, что я еще не выбрал себе будущей профессии, а ему они уже выбрали сами. Славка, мол, будет дипломатом .
В Москве есть МГИМО — Московский государственный ин ститут международных отношений. Он, Славка, с блеском по ступит туда на экономический факультет, с блеском его окон чит, купит портфель «дипломат» и — за границу, куда - нибудь в Монголию или Венгрию .
Родители ему даже наняли преподавателя английского языка, и он круглый год с ним занимался. А на черта ему, спрашивается, английский, если он поедет в МНР или в ВНР? Уж лучше бы учил монгольский!
Но у нас в городке никто ни монгольского, ни венгерского не знает. А английский — международный, — объяснила мне его мать. — Его даже в Египте знают».