В заглавие этого очерка вынесено обращение И. В. Сталина к Тарле — «т-щу» — из сохранившегося единственного (?) письма «вождя». Я полагаю, что это обращение избрано Сталиным не случайно: он таким образом давал понять разжалованному академику, что его жизнь отныне будет продолжаться в новой реальности, где он уже не будет ни «господином», ни «милостивым государем», ни даже просто «сударем» — в мире, где можно быть только «товарищем» или… «врагом народа», из этих «товарищей» состоящего, где слова Иисуса «кто не со Мною, тот против Меня!» (Мф 12, 30) обезличены, переведены во множественное число и стали одним из лозунгов, оправдывающих массовые репрессии и преступления государства в его постоянной войне с собственным народом: «Кто не с нами, тот против нас!» «Товарищеское» обращение «вождя» было призвано еще раз напомнить Тарле об этом весьма узком выборе: или, или…
Отношения Сталина и Тарле — наиболее интригующая загадка двух последних десятилетий жизни знаменитого историка.
В конце 70-х годов прошлого века мне иногда приходилось общаться с питерскими историками, знавшими Тарле лично, и среди них была доктор истории Ида Григорьевна Гуткина, считавшая себя его ученицей и написавшая о нем несколько страниц воспоминаний. При встрече я задавал ей разные вопросы, в том числе на темы, которые она по идеологическим условиям того времени обошла в своих записках. Был и вопрос о Сталине в жизни Тарле. Она рассказала мне, что во время ее последней встречи с Тарле осенью 1954 г. историк уклонился от разговора о «вожде»:
— О Сталине я еще когда-нибудь вам всё расскажу.
Но не рассказал, вернее — не успел рассказать.
Мое последнее общение с Тарле также относится к осени 1954 г. Перед моим отъездом мы долго говорили о том, о сем, сидя на закрытой веранде мозжинской дачи, коснулись и почившего в бозе «вождя». Тогда, по молодости лет, я еще не чувствовал тайны их «особых» личных взаимоотношений и потому не был настойчив в своих расспросах. Тарле же сказал:
— Ты еще услышишь и узнаешь о нем очень много неожиданного. Где труп, там соберутся и орлы, только, вот, вряд ли это будут орлы. Скорее — холуи, для которых нет большего наслаждения, чем укусить мертвого Хозяина. И думаю, вернее, знаю, что будет это очень скоро, ибо «орлы» тоже не вечны.
Итак, тайна ушла вместе с людьми, к ней причастными, и поэтому каждый, кто после их ухода обращался к этой теме, был вынужден пользоваться отрывочными или косвенными сведениями и делать свои выводы, оставаясь в области предположений. При этом предположения могли быть самыми фантастическими.
Так, например, писатель Юрий Давыдов в замечательном (возможно, в самом лучшем) своем романе «Бестселлер» сконструировал случайную встречу Сталина и Тарле летом 1917 года в редакции журнала «Былое», куда будущего «гения всех времен и народов» привело душевное смятение: стоит ли продолжать участвовать в, казалось бы, обреченном на провал большевистском движении, бандитская сущность которого ему, как никому другому, была очевидна, или лучше, продав Ильича, примкнуть к демократическим силам. Одним из рупоров этих сил был журнал В. Л. Бурцева, в сотрудниках которого значился Тарле.
У Давыдова Сталин добрался до редакции «Былого», когда у Бурцева шло совещание. Он еще не созрел для известного королевского негодования, вылившегося в чеканную фразу какого-то Луи: «Мне пришлось ждать!» Ему у Давыдова таки пришлось ждать, и он ждал. И вот совещание закончилось, мимо Сталина проходят его участники — огромный Щеголев, потом будущий самоубийца Водовозов, а «следом г-н Тарле, еще не академик. Костюм из белой чесучи, светлая соломенная шляпа, он направляется на дачу — в Сестрорецк или Мартышкино? Он, как и другие, на Сталина не глянул. Нет, не дано Тарле предугадать, что именно т. Сталин, ненавистник иудеев, его, еврея, не дает в обиду тридцать лет спустя». Из контекста следует, что Сталин в романе Давыдова узнал и запомнил Тарле. Нарушения художественной правды и логики здесь нет, т. к. и до 1917 года Тарле был не только известным историком и лектором, но и заметным публицистом, а в 1917 году после Февральской революции он на некоторое время стал заметным общественным деятелем: он тогда съездил в составе делегации социал-демократов, не входящих в ленинскую шайку, на переговоры о взаимодействии с «отцом» шведской социал-демократии, министром финансов Швеции Карлом Брантингом, будущим лауреатом Нобелевской премии мира, а затем вошел в Чрезвычайную следственную комиссию, созданную Временным правительством для расследования деятельности царских министров и сановников. Сталин, как известно, не был лишен авторской жилки — об этом свидетельствует и публикация стихов на грузинском языке, и упорная работа в русскоязычной партийной журналистике, и стремление сказать свое слово в теоретической области. (Здесь имеется в виду достаточно зрелая работа «Национальный вопрос и социал-демократия», опубликованная за подписью К. Сталин в 1913 г. в легальном большевистском журнале «Просвещение».) Если к этому добавить неутолимую страсть к чтению и феноменальную память Сталина, а также присущее грузинам уважение к печатному и ученому слову, то предположение Давыдова о том, что Тарле в 1917 году уже был известен своему будущему «куму» как человек, достойный некоторого внимания, имеет право на существование.
Тем не менее, никаких сведений о личном интересе Сталина к деятельности Тарле до и в первые десять — двенадцать лет после Октябрьского переворота не имеется. Хотя Сталин, как внимательнейший читатель большевистской партийной и советской прессы, не мог не заметить постоянных нападок «историков-марксистов» на всё, что выходило из-под пера Тарле, особенно во второй половине двадцатых годов, после того как он вопреки стараниям «партячейки» Академии наук был избран ее действительным членом. Просто у Сталина тогда на всё не хватало времени: ему, как всегда, приходилось воевать на два фронта — выковыривать из теплых руководящих мест командиров «ленинской гвардии» и искоренять порожденное «новой экономической политикой», внедренной т. Лениным, стремление людей к нормальной жизни. При этом во многих случаях «вредные привычки» хорошо жить искоренялись вместе с людьми. Дел было невпроворот.
К началу тридцатых полегчало: вокруг «вождя» сплотились «верные сталинцы» и со дня на день мог наступить момент, когда физическое уничтожение «ленинской гвардии» можно будет поставить на поток, а пока нужно было готовить «кандидатов» для будущей мясорубки. Феноменальная память пригодилась Сталину и здесь: никакие списки ему не были нужны: он всех «товарищей» помнил поименно. Как показало недалекое будущее, большинство третировавших Тарле «марксистов» оказалось в этом виртуальном списке. Повезло лишь его, Тарле, главному врагу — признанному гуру всех ныне прочно забытых «историков-марксистов» — Михаилу Николаевичу Покровскому: он умер в 1932 году.
Когда осенью 1931 года по решению «Особого совещания» ОГПУ Тарле был отправлен в ссылку в Алма-Ату, историк был потрясен: видимо, вследствие многолетнего общения с А. Ф. Кони в нем сохранялась вера в то, что в России могут существовать какие-то законы, и он надеялся на «справедливый суд», на котором обнаружится глупость следователей, серьезно воспринимавших его фантазии о складах оружия в Пушкинском доме и в Михайловском, о встречах с Папой римским и т. п., и все станет на свои места. Однако «суд» в бандитском государстве вершился (и вершится) «по понятиям», а истина никого не интересует. И Тарле ищет тех, кто понимает идиотизм происходящего и может прийти к нему на помощь. Среди тех, чьей возможной помощи он не исключает, и М. Н. Покровский — все-таки вроде бы ученый, а ученый в трудные минуты может пренебречь теоретическими расхождениями и не отвернуться от находящегося в беде коллеги. Тарле, конечно, не знал или не был полностью уверен в том, что «академик» М. Н. Покровский — элементарный паскудник и опытный провокатор, еще в 1922 году предлагавший ЧК арестовать всех «буржуазных спецов», и главное — что именно этот «академик» был истинным вдохновителем фабрикации «Академического дела»: по его призыву «переходить в наступление на всех научных фронтах», поскольку «период мирного сожительства с наукой буржуазной изжит до конца», в июле 1929 г. Ленинградский обком ВКП(б) не без подсказки Кремля принял постановление «Не возражать против проведения чистки в Академии наук». Ну а о том, чтобы придать этой «чистке» идиотские формы, позаботились идиоты-следователи.